Аня и Даша шли по мягкой от хвои лесной дороге, тёплой после летнего погожего дня. Вокруг было волшебно. Огромные сосны устроили ажурную крышу над пушистыми соснами-подростками, обступившими поляны, утыканные ромашками и бледно-зелёными кустиками незнакомых растений. Дорога то плавно уводила в сторону, то погружала в ложбину – и тогда снизу, на песчаных осыпях, можно было разглядеть причудливые мускулы сосновых корней. Солнце только-только скрылось из виду и ещё золотило макушки деревьев, и в бору образовался роскошный по своей мягкости и теплоте предсумеречный свет, открывающий фантастическую палитру зелёных, синих, коричневых и красных оттенков. ( Read more...Collapse )
В длинных коридорах телецентра – полумрак. Полы ровные-преровные. Если бросить шар, он будет катиться долго и без звука: полы застелены каким-то мягким шумопоедающим материалом. У монитора монтажной № 2 – Катя Васецкая и ассистент режиссёра Рита Хвостикова. Рите вчера исполнилось 18 лет, у неё круглое кукольное лицо, пушистые ресницы – и вся она кругленькая. На экране фрагмент фильма «Большая руда» Василия Ордынского. Мужественное лицо артиста Урбанского, который играет водителя самосвала и возит руду. Он сидит за баранкой, ведёт машину, курит и одновременно разговаривает с красивой девушкой, которая сидит рядом. Катя Васецкая впилась взглядом в Урбанского, боится пропустить нужный момент. Под глазом у неё фиолетовый свежий синяк, на голове (в волосах) – большие очки с тёмными стёклами. «Вот, вот, - говорит Катя, - сейчас, смотри!». Евгений Урбанский, не переставая крутить баранку, ловко выплёвывает окурок папиросы в форточку автомашины. - Вот молодец, - обрадовалась Хвостикова. - Это ещё что, - сказала Васецкая. – И швыряют, и швыряют! И плюють, и плюють! – она перемотала плёнку, и Урбанский-Пронякин выплюнул окурок ещё раз. Катя остановила кадр. – Так, - пометила она в блокноте, - сорок девятая минута. Ровно. Стукнули во входную дверь, дверь медленно открылась, в проёме появилась женщина средних лет, гладко причёсанная, с высокой стопкой видеокассет в руках – женщина придерживала их подбородком. Васецкая быстро скинула очки со лба на переносицу. - Кать, ты здесь? – сказала женщина, аккуратно ставя кассеты на кресло. – Тебя Бульдог ищет. Говорит «срочно найди». Злой как собака. - Скажи, сейчас приду, - сказала Васецкая, не поворачиваясь. - Здесь можно кассеты полежат? – сказала женщина. – Я сейчас вернусь, - и ушла. - Я вернусь, - протянула за ней Васецкая, думая о своём. - Ой, Екатерина Петровна, чего сейчас будет-то?! – заныла Хвостикова, растягивая слова. - Значит, Ритоша, - сказала бодро Васецкая, сбрасывая грустные мысли и листая свой блокнот, - значит, пиши… «Баллада о солдате»… Там где-то в районе двадцать пятой минуты поищи… Тоже Урбанский… Потом… потом – «Высота»… Там много… Рыбников, Макарова… все кидают и плюют. Поможешь, Ритоша?
Иван Петрович Коконов когда-то был школьным учителем физики. Он носил очки, боролся с несправедливостью и большую часть времени проводил в разноцветных галактиках и чёрных дырах. Однажды хулиганы проломили ему голову монтировкой, и Коконов пропал. Говорили, что он умер и похоронен в каком-то маленьком городе и даже – в закрытом гробу. Но это не так. Спустя два года он опять появился в своей каморке, но уже без жены, без друзей, без родных. Он получал пенсию по инвалидности, страдал бессонницей, слонялся по улицам и иногда плевался в прохожих. Прошёл ещё год. Иван Петрович полюбил кататься в метро. Он садился в центре вагона и угрюмо, сквозь сильные очки, разглядывал людей напротив, читая, словно книги, их судьбы и мечты. Бывало, он принимался хохотать и ошарашивал иного пассажира фразами типа: «А Вера-то Павловна - к вам больше не придё-ё-ёт!»… Прошло ещё время. Кононов шёл по переходу метро в людском потоке и ничем не отличался от сограждан. Был он тощенький среднего роста кадыкастый мужичок лет тридцати пяти – из инженеров. Одет был тоже обычно и довольно прилично: светло-серые брючки из плащевки (со стрелочкой), синеватые сандалии и белая в крупную серо-голубую полоску рубашка с короткими рукавами. Истерзанную голову физика покрывала панама из светлой джинсы, на плече болталась серая холщовая сумка. Старуху-побирушку со вздёрнутой верхнею губой Коконов видел здесь и раньше, и точно с такой же картонкой в сморщенных руках: «Умер сын, осталось трое внуков». Иван Петрович отделился от толпы и встал у противоположной стены, напротив старухи, поток разделял их. Иван глядел на старуху, а старуха, обнаружив внимание, поглядывала на Ивана. И опустила вдруг руку, предназначенную для приёма милостыни. Постояв минуты две, Коконов медленно, сбивая течение, пересёк людскую реку и, не сводя с бедной женщины напряженных глаз, приблизился к ней нос к носу. - Что же Вы сына похоронили, Анна Спиридоновна,- сказал он глумливым тоном, - когда сынок-то Ваш живой да и водки трескает с ночи до ночи на мамкины рубли? А?.. И не стыдно Вам?.. И внуков у Вас - не случилось… И не будет уж теперь... А я, глупый, собирался денег Вам дать… Чтобы Вы здесь… не стояли… А?.. Лицо женщины сморщилось, отчего верхняя губа ещё сильнее поднялась, обнажив два заячьих зуба – один из которых был чёрным, гнилым. Из глаз её потекли слёзы, она достала мятый белый платок и попыталась вытереть глаза, но рука странным образом не дотягивалась до лица, как бы натыкаясь на невидимую преграду. - Я видел, видел, - говорил тем временем Иван Петрович, - сын заставлял Вас таскать деньги. Он бьёт Вас, я видел. Знаю, он послал Вас сюда, где дружок его служит – земляк, милицейский, Горыныч – я уж слышу шаги… А сынку не долго Вас мучить… - Коконов порылся в сумке и выудил две толстые терракотово-белые пачки. – Берите. Здесь много, - он протянул деньги, - Вам хватит. Женщина проворно спрятала добычу, не проронив ни звука. Иван Петрович насупился: - Завтра Вы поедете в свою деревню… в Мажоров Майдан… И не вздумайте возвращаться… Я вижу, Вы мне не верите и считаете дураком? А зря… - Это что здесь такое?! – раздался зычный уверенный баритон, и позади Коконова остановился, расставив широко ноги и выставив брюшко, молодой упитанный милиционер с сержантскими лычками на погонах рубашки. Он поднёс вялую руку к фуражке, заломленной на затылок, и скороговоркой произнёс: - Старший сержант Горынин, документики попрошу. - А тебе, свинья, - металлическим голосом заговорил Коконов, наставляя линзы очков на сержанта и чеканя слова, - осталось постоять в сержантах – три секунды: раз, два, три! Больше ты не будешь врать, воровать, обирать сограждан и издеваться над девушкой Лизой. А будешь ты хрюкать и хрюкать, как и подобает свинье. Иди! Горынин слушал Коконова, не сводя с него маленьких глаз и не моргая. Маленький влажный рот его приоткрылся, зрачки расширились. В начале монолога правая рука сержанта, висящая вдоль тела, поползла за спину, но тут же повисла тряпкой. После команды «Иди!» Горыныч вздрогнул и рухнул на колени. Колыхнулась толпа прохожих. - Врача! – крикнул Иван Петрович, удерживая сержанта. – Человеку плохо! Помогите! Двое таджиков из толпы – молодой и старый – подхватили милиционера подмышки, потянули к стене. Покатилась фуражка. Анна Спиридоновна большими глазами смотрела на Ивана, прижав к груди мятую картонку: «Умер сын, осталось трое внуков». - Сын Ваш умрёт тринадцатого декабря, - сказал Коконов, проходя мимо, - не пытайтесь его лечить.
Это абрикосовые семена, абрикосовые орехи. Я покупаю их на рынке у старого узбека по имени Мирза. По 300 рублей за килограмм.
Килограмма хватает надолго. На 2-3 месяца. Я ем орехи штук по 10 в день – больше, говорят, нельзя. Купленные орехи (небольшую часть килограмма) я ошпариваю кипятком и промываю в нескольких водах. Чтобы не получить какую-нибудь «лямблию». Потом я держу орехи в тёплой воде несколько часов для размягчения. Потом я сливаю воду и ставлю чашку с орехами в холодильник, чтобы орехи не заплесневели.
Когда-то давным-давно я прочитал про АМИГДАЛИН (витамин В17), который якобы убивает раковые клетки. И этот амигдалин как раз содержится в косточках – яблок, груш и т.д. А больше всего амигдалина – в абрикосовых орехах. Орехи эти – вкусные. Помогают они уберечься от рака или нет – я не знаю. Доказательства только косвенные. Просто вкусно их есть и всё. Недавно я почитал о племени ХУНЗА, живущем в Гималаях на севере Индии - http://sovet-ok.ru/neobyasnimyj-fenomen-plemeni-xunza-tut-pochti-vse-zhivut-do-120-let/ Они живут до 120 лет, ничем не болеют и едят абрикосы летом и зимой и с утра до вечера.
Песенка «Как быть президентом» появилась сама собой за придумыванием завтрака - сначала насвистелась мелодия, потом сочинились первые слова. Потом я стал размышлять, как аранжировать эту штуку, и привиделся мне барабан - большой барабан и хор подпевал-мужчин – такой бэк-вокал. И слабый женский голос вдали. Сочинил два куплета, и тут разболелась голова и болит до сих пор. И таблетки не помогают. А как же дальше? Придумывать надо дальше! Ещё куплета три-четыре нужно. И вот - никак. Не придумывается. Целый месяц! Может, поможете, а? А песня будет такая. Можно будет и видеоряд снять. Уже рождаются какие-то картинки. Шлёпающие (марширующие) по лужам сапоги… А песня такая. Раз, два три, четыре. Раз, два, три, четыре… КОГДА ТЕБЯ НАЗНАЧАТ ПРЕЗИДЕНТОМ ПОДОЛЬШЕ ЭТУ ВЛАСТЬ НЕ ОТДАВАЙ (подпевалы скандируют: ПОДОЛЬШЕ ЭТУ ВЛАСТЬ!) МЕТЛОЙ ГОНИ ВСЕХ ПРОЧИХ ПРЕТЕНДЕНТОВ ПОДОЛЬШЕ ЭТУ ВЛАСТЬ НЕ ОТДАВАЙ (хор: ПОДОЛЬШЕ ЭТУ ВЛАСТЬ!)
Второй куплет
НАЙДИ СЕБЕ ТОВАРИЩА ТАКОГО ЧТОБ МОГ ТЕБЯ ДЛЯ ВИДА ПОДМЕНИТЬ (хор безмолвствует) СЕГОДНЯ ТЫ А ЗАВТРА ОН И СНОВА (ты) ТАК ЛЕГЧЕ ЭТУ ВЛАСТЬ НЕ ОТДАВАТЬ (подпевалы: ТАК ЛЕГЧЕ ЭТУ ВЛАСТЬ!)…
Индия. Гоа. Арамболь. 20 февраля 2017 года. 6.15 утра, вот-вот взойдёт солнце. Лидия Круглова совершает пробежку по пустынному пляжу, наслаждается океанским воздухом и вдруг видит, что у кромки прибоя валяются три трупа в уродливых позах – два мужика и молодая женщина, европейцы. То ли выкинулись из воды, то ли сбросились с самолёта – неизвестно. ( Read more...Collapse )
Март чего-то тёплый. Кто-то, может, удивится, но не я. Потому что у меня дневник есть. И в дневнике моём записано, что зима в этот год началась 25 октября 2016 года. На целый месяц раньше. Вот и кончилась на месяц раньше. Сегодня 25 марта 2017 года, и похолодало маленько. Идти уже никуда не хочется, хоть и солнце. Зябко как-то. И так неуютно неделю ещё будет, говорят. А дерьмократы завтра собираются без разрешения по улице Горького ходить. Бузить против власти. Что, мол, ворует. Ну, и завтра им навтыкают! По первое число. А я бы на месте Путина вообще это дело прикрыл. Ничего хорошего от этого Навального не будет, одни беспорядки. Сталин бы, конечно, такого не допустил – быстро бы отправил куда следует. Поэтому народ Сталина и ценит, до сих пор цветы несут. Но Путин тоже подходящий. Порядок есть. Улицы метут. Войны нет. В мире побаиваются. Пенсию какую-никакую платят – на еду хватает. Мы с супругой никогда так не ели, как сейчас: и бананы, и мясо всякое, и конфеты любые. А водки, например, я не пью. И не курим никто. И дочки наши сыты и обуты. И мужья у них есть. Чего ж ещё надо?! Этому Навальному? Я бы написал, чего ему надо, но не стану здесь бумагу портить. Позавчера в Киеве убили убежавшего депутата Воронёнкова. Иуду. Говорят, что убили хохлы. Но я думаю, не хохлы. У меня своё мнение на этот счёт есть. Считаю, что все убийства такие происходят из-за денег. Или из-за бабы. И Листьев Владислав, и Вороненков этот – всё из-за бабла, как сейчас говорят. Я объясню, почему я так думаю. Дело в том, что человек по сути – это животное. Но не целиком. Одна часть в нём – животное, а другая часть – человек. У всех по-разному эти части. У кого-то больше человека, у кого-то – наоборот, больше животного. А есть, что и чистое животное, ничего человеческого нет. Человек никогда не убьёт другого человека, а вот животное убьёт запросто. А за что, спрашивается, животные убивают друг друга? А убивают животные друг друга или за добычу, или за самку. Больше не за что. Ведь не за идею же они грызутся? Вот и получается, что все такие заказные убийства – из-за денег. Или не поделил с кем-то наворованное этот Вороненков, или у кого-то бабу украл, певичку эту белокурую. Вот так я думаю.
Быль. Шестой урок был посвящён возвращению Крыма России. Наступила третья годовщина, и Ольга Валентиновна рассказывала нам всю крымскую историю. Что когда-то Крым принадлежал царской империи, потом – СССР, а потом почему-то стал принадлежать Украине. Но три года назад власть на Украине захватили фашисты, и Крым снова достался России. - Крым теперь наш! – радостно сказала Ольга Валентиновна, но, честно говоря, её мало кто слушал. Был последний урок пятницы, за окном начиналась весна, и хотелось побыстрее туда, на улицу. На свободу. Сегодня можно было заслуженно погулять часа два, а то и три, без наезда родителей, и мало кто потащился домой. Шестой «А» чуть ли не всем составом вывалился со двора, и какое-то время мы просто стояли у стадиона, дышали воздухом. Наслаждались жизнью. - Травка зеленеет, солнышко блестит! – продекламировал Ваня, и все засмеялись. Травкой, конечно, не пахло, но и снега нигде не виднелось. Таджики подгребали мусор на газонах. Было сухо, солнечно, тепло и весело. ( Read more...Collapse )
Люди живут как животные. Не помнят, что было позавчера. Про вчера ещё, может, помнят, а позавчера точно забыли. Да и зачем помнить? Какая от этого польза? Никакой. Но всё-таки я зачем-то записываю свою жизнь иногда. Жалко бывает: проходят дни, а куда проходят, кому это надо? Сегодня вот 17 февраля 2017 года. День паршивый, мрачный. Снег идёт, и градуса два, наверно, мороза. Жена говорит: иди в сберкассу, платить пора. Я говорю: холодно, недомогание у меня. Она говорит: иди, я убираться буду. Вот такой разговор. Не в настроении она сегодня. То ласковая, чуть ли не пятки лижет, а то - как гадюка, змея злая. В общем, я пошёл в сберкассу. Только чтоб из дома уйти. А там девчонка в зале стоит, симпотная такая, работница ихняя. Помогает, кому нужно. Катей зовут. На груди карточка. Я говорю: Катя, вам что-нибудь говорит имя «Катюша Маслова»? Спрашиваю у неё так, со значением. Она улыбается. Не понимает. Я говорю: вы, говорю, романы читаете? О любви? Она опять не понимает. В общем, дура дурой. Показать ей Ленина – не скажет, кто такой. Пошёл я домой. А у второго подъезда Володя-хромой на лавочке сидит, снегом засыпанный. О, говорит, выручай! Сходи в «Монетку», возьми чекушку, а то боюсь навернуться – скользко. И деньги мне даёт – двести рублей. Ну, я принёс. Он сразу головку – трык – скрутил и половинку сразу отпил из горлышка, мне не предложил – знает, что я не пью. Губы рукой вытер и смотрит на меня. И даже не закусил. Ну, говорит, как дела-то? А чего у меня дела – нормально. Нормально у меня дела, на пенсии сижу. И сколько, он спрашивает, пенсия у тебя? Сколько тебе Путин любимый не пожалел? Я говорю: пятнадцать почти, с лужковскими… И причём Путин? У них, у дерьмократов, как что случилось, так сразу Путин! Как кость в горле. Я так подумал, не сказал вслух. - Да, - Володя говорит, - богато, - и покостылял к себе в подъезд. А я к себе пошёл. Прихожу, а дверь на собачку закрыта, не открывается ключом. И пылесос, слышу, работает. Хрен достучишься! Минут пять стучал. Ладошку отбил. Открывает моя наконец. Румяная. Ты, говорит, чего так быстро? Не заплатил что ль? И ласковая! У меня прямо сердце забилось. Что-то не так, чувствую. Что-то какая-то ласковая. Прохожу в дом. В одну комнату иду – никого. В другую – никого. Жена говорит: ты чего ищешь-то? Ты бы хоть разделся. И за мной ходит – шлёп-шлёп. А глаза, вижу, врут, врут глаза! Я за сорок лет её как облупленную изучил. Все её повадки знаю, как собственные. Никого, говорю, не ищу. Смотрю, как ты убралась. Хорошо или нет. Жена плечами пожала и говорит: ты в шкафу ещё не посмотрел, дурак старый. И ушла на кухню.
Кончился белый хлеб. Пошёл за хлебом. А холодрыга страшная. За 20 градусов, наверно. Не меньше. Стал думать, куда идти: к метро – там хлеб свежий всегда, или через дорогу, к Ане. Решил к Ане, чтоб жопу не морозить. Но всё равно надел тёплые штаники вниз и носки вторые. Пошёл. Мороз хватает. Но штаники не пробивает – молодец, что надел. Захожу к Ане, а у неё три мента стоят – здоровые, чёрные, как короеды. Стоят и не покупают ничего. А я заранее деньги приготовил – 20 рублей. Рублями набрал на комоде в пепельнице – мы туда мелочь складываем. У метро батон белого 21 рубль стоит, а у Ани – 20. И вот Аня кладёт эти мои железные рубли на столик и считает: раз, два, три – а сама на меня как-то странно взглядывает и будто чего-то показывает лицом, будто что-то сказать хочет, а не может. Я батон взял, подмышку засунул и пошёл к выходу, на ментов зыркнул так, а они молчат, ждут, чтоб я ушёл. И никого больше в магазине нет – покупателей. Вышел я на улицу, а сам думаю: э, думаю, что-то здесь не так, что-то Аня мне сигнализировала. Она, Аня эта, честно говоря, зараза ещё та – торгашка конченая. Лет 45, пергидрольная блондинка, рожа кукишем, глазки бегают. Но живой же человек. А вдруг зарежут её или что?! Может, это не менты вовсе, а какие-нибудь упыри переодетые, оборотни в погонах? В общем, прошёл я потихоньку вдоль дома и шасть к витрине, где магазин должен быть, где Аня стоит. Смотрю, а окно всё полками заставлено, коробками, но всё-таки одна дырка есть, я в неё и стал смотреть. Смотрю, а на меня, прямо в упор мент смотрит. Глаза чёрные, пронзительные, и говорит что-то в сторону и показывает кому-то, что, мол, вон – подглядывает тот мужик с батоном. Ну, я, конечно, тут же кинулся бежать – что я с ними сделаю один, с тремя мордоворотами? Отбежал немного до тротуара, где людишки немного были, и пошёл с независимым видом, словно это не я был в магазине, а батон - за пазуху убрал. Не знаю, что там с Аней стало, завтра спрошу.
